предыдущая глава оглавлениe следующая глава
Духовничество
Часть 4
Поясню примером. Одного старца оптинского некая дама спрашивала о многом. Тут же попросила она у него благословения на то, чтобы ей, по крайней болезненности ее, не соблюдать поста. Старец ответил, что не он установил посты, а потому от него и не зависит, кого бы то ни было освободить от этой общей для всех обязанности. Но, если она, по немощи своей, не в силах соблюдать пост — поведает она об этом своему духовнику, который волен отпустить ей этот грех... Из этого частного случая можно извлечь общее правило, как будто принципиально решающее рассматриваемый нами трудный вопрос. То, что Церковью не отменено, то все находится в полной силе. Самый вопрос об оценке этой силы отпадает. Закон есть закон! Так решается церковно-канонический вопрос. Этим, однако, никак не предрешается вопрос духовно-попечительный! Тут открываются широчайшие возможности духовнику. Руководиться будет он пользой своего духовного чада — в плане спасения его души. Он может быть требователен. Он может быть и снисходителен. Тут никто ему никаких формальных границ не ставит: то тайна духовнической благодати, то дыхание Святого Духа...
Одно положение, однако, тут как будто может быть выставлено — бесспорное, как некая директива практическая, вытекающая из только что установленного теоретического различения двух планов: церковно-канонического и душепопечительного. Как кающийся сам смотрит на несоответствие его жизни уставам Церкви? Признает он эти уставы, или не признает? Поясним и тут примером. "Я не пощусь, — я не признаю постов". "Я не венчался в Церкви — я не считаю это обязательным". Может ли такой человек быть допущен к Чаше? Что ему отпускать, если он своего греха не ощущает, а, напротив, лишь утверждается в своей "праведности". Тут мы нащупываем одно очень существенное различие, иными совершенно не воспринимаемое, а в действительности основоположное: различие греха воли и греха ума. Если духовник сталкивается с сопротивлением горделивого сознания, приносящего своего "мнение" в Церковь и не желающего от этого своего "мнения" отказаться, — трудная, но совершенно ясно обозначившаяся задача возникает перед духовником. Он должен поколебать самомнение грешника, он должен побороть его самоутверждение в грехе. Если это не удается ему и не обнаружит он никакой податливости в этом направлении, то, как бы относительно незначителен был повод для подобного сопротивления Церковной Истине, — стену воздвигает оно между данным человеком и Церковью. Он в сущности уже вне Церкви, и он не хочет с ней воссоединиться (что буквально происходит через молитву перед разрешением!). На малом тут может обнаружиться уже сложившаяся отчужденность от Церкви, и никакое фактическое в ней пребывание, как бы оно внешне ни выражалось, не в силах ослабить этого страшного обстоятельства. Напротив того, самые грубые и неприглядные нарушения законов жизни, если есть сознание греховности содеянного, не оттесняют человека от Церкви, и тут (в сопоставлении с добродетельным и наружно церковным "грешником ума") со всей наглядностью обнаруживается современная жизненность того, что так часто говорил Спаситель о грешниках и праведниках. Грехи воли никогда не отторгают человека от Церкви и не закрывают для него дверей спасения. Напротив того, грех ума не сотрется ничем — никакой "праведностью". И вот на каждодневных духовнических встречах с современным человеком именно это различие способно стать центром всего; готов человек признать свою немощь перед бесспорными для него велениями Церкви, для него неисполнимыми, но в своей обязательности сохраняющими и для него полную силу, или противопоставит он им свое право не выполнять их и упорно будет стоять на этой своей управомоченности.
Как ни отраден, однако, чистосердечно исповедуемый грех воли по сравнению с грехом ума, пусть и облеченным в оправу достойной жизни, недостаточно одно это чистосердечное признание. И тут мы встречаемся не только с явлениями болезненной страсти, когда человек оказывается бессилен бороться со своими пороками, осознаваемыми им как пороки. Ведь самое это бессилие — чем обусловливается? Не действительным бессилием — такого нет и не может быть! — а нежеланием начать борьбу. И нежелание это опирается на согласие человека, так сказать, на самого себя, со всеми своими недостатками. "Я такой"! Наивно-упрямо, жалостливо снисходя к своей немощи, говорит пьяница: "Я — человек пьяный…", этим утверждением как бы снимая с повестки дня самый вопрос о возможности стать иным. Но не таков ли ход рассуждений каждого человека, который и перед лицом жизни, и перед Лицом Самого Бога, свидетелем Которого лишь является духовник, один только аргумент выставляет, как основу своего поведения: "Я — такой!" Иногда такой человек уверенно думает, что если Господь сотворил его "таким" — то это оправдает его в глазах Творца! Да, Господь знает тебя "таким", в грехе рожденным и выросшим. Господь знает тебя лучше тебя, каков ты. Вот, исходя из этого знания, Господь и говорит тебе о задаче твоей жизни, — в сущности, перед лицом Вечности единственной: перестать быть "таким"! Ибо что является первым и всеопределяющим условием спасения, вне которого нельзя и помыслить приближения к Богу? Отвержение себя! Понимание этого, в дополнение ко всему сказанному, даст духовнику безошибочный компас для определения того "курса", который надлежит ему принять в отношении данного лица, а тем самым и укажет ему меру снисходительности в каждом отдельном случае. Самое малое может быть гибельным под этим углом зрения для человека, как и самое страшное падение, может быть не образом действительной гибели, а путем спасения от гибели.
***
Епитимийная практика почти отмерла в наше время: свидетельство грозное!
Точнее сказать, приобрела она формы особо мягкие, почти неприметные, так как упраздниться епитимья не может, являясь живым проявлением покаянной настроенности и борьбы с грехом раскаянным. В этом смысле епитимья — понятие очень широкое. В одном рукописном требнике XVI в. говорится, что исправляются грехи делами такими как: воздержание от греха, слезы, милостыня, отпущение должникам, любовь ко всем, смирение, неосуждение никого. Но не проходит эта трудная работа по изглажению грехов без руководства духовника, и митр. Петр Московский в своем поучении иереям писал: "Без епитимьи детей своих не держите, но давайте заповедь против греха каждому по своей силе: во время нужно связать, во время разрешить". Многозначное употребление епитимьи Патриарх Константинопольский Иеремия в ответе лютеранам раскрывает так: "Отпущение грехов мы сопровождаем епитимиею по многим уважительным причинам.
- Для того, чтобы через добровольное злострадание здесь, грешнику освободиться от тяжкого невольного наказания там, в другой жизни;
- Для того, чтобы истребить в грешнике страстные вожделения плоти, которые порождают грех; ибо мы знаем, что противное врачуется противным;
- Чтобы епитимья служила как бы узами или уздою для души и не давала ей снова приниматься за те же порочные дела, от которых она еще только очищается;
- Чтобы приучить к трудам и терпению, ибо добродетель есть дело трудов;
- Чтобы нам видеть и знать, совершенно ли кающийся возненавидел грех".
С должной осторожностью, но духовник должен неотменно пользоваться орудием епитимьи, пусть даже не всегда ее называя и формально применяя. Епитимья, по выражению св. Димитрия, узда, которой направляется грешник на истребление его греховных навыков. "Ты злословил? — Благослови. Ты лихоимствовал? — Отдай. Ты упивался? — Постись. Ты гордился? — Смирись. Ты завидовал? — Утешь" (Василий Великий). Иоанн Златоуст плодами покаяния достойными (Иоанн Предтеча) зовет что? Если мы поступаем наоборот. Ты похищал чужое — давай свое. Любодействовал — воздерживайся от общения с женой. Оскорблял и бил даже — благословляй обижающих тебя и благодетельствуй биющим и т.д.". Соразмерна должна быть епитимья не только с качеством грехов, но и с душевным состоянием кающегося, чтобы не погрузить его в чрезмерную скорбь. Отсюда и постоянное внимание духовника к внутреннему расположению врачуемого: епитимья — не кара, а исправительная мера, прежде всего. "Не просто по мере грехов следует налагать наказания, но и принимать во внимание причины согрешивших, иначе больше раздерем, когда разодранное сшить хотим". И в другом месте говорит Златоуст: "как добрые врачи восстанавливают здоровье одержимых трудною и продолжительною болезнью не всегда одним только искусством, но и давая действовать природе, так Бог влечет грешников к добродетели не насильно, но движет тихо и мало-помалу". "Если впадет человек в некое прегрешение, вы, духовные, исправляйте такового духом кротости" (Гал. 6:1). Надо помнить и то, что епитимья именно потому, что она имеет глубочайший духовный смысл, вызывает величайшее сопротивление со стороны темных сил. Самое легкое "исправление" если оно назначено, как духовно-принудительное духовником, становится трудным — иногда непреодолимо трудным! Особенно это может иметь место в условиях нашего времени, когда почти в полное забвение впала епитимья. Величайшая осмотрительность должна быть тут проявлена духовником, ибо оставленная без выполнения епитимья в огромной степени ухудшит положение грешника. Есть, впрочем, случаи, когда епитимья как бы даже и формально диктуется: это в случае обнаружения на исповеди тяжких грехов, иногда являющихся к тому же и преступлениями, оставшимися, однако, без наказания. Частым явлением такого рода надо признать вытравление плода и меры борьбы с деторождением: нередко до сознания грешников здесь не доходит даже и слабое понятие о силе греха! Если приходит оно, то только с возрастом и под воздействием тяжких испытаний и болезней.
Епитимья никем не может быть снята, кроме того, кто наложил ее: один духовник не может снять епитимьи, наложенной другим — разве только нет того больше в живых. Нужно тут в случае нужды, вмешательство власти высшей. Заботой духовника является выяснение: не таится ли что в прошлом кающегося! Если это обнаружится, то должен он усилить прежнюю епитимью, как солгавшему и обманувшему Церковь Божию, как говорит апостольское правило. Запрещение может быть снято любым священником только в предвидении смерти, с восстановлением запрещения при восстановлении здоровья. Явная невозможность выполнения епитимьи (обнищание, например) при отсутствии наложившего ее, позволяет духовнику ослабить или снять ее (Карф. 52).
***
Задать намеренно выработать из себя духовника никак нельзя. Самое благонамеренное усердие, само по себе, как оно ни важно, не даст главного. Трудиться надо — Бог помогает труждающимся, а не лежащим, говорит Святитель Тихон Задонский. Трудиться надо и для того, чтобы научиться главному в жизни священника: опытности духовного врачевания. Но в чем видит эту работу митр. Антоний в своей книге об исповеди? "Для приобретения опытности духовнику нужно поработать, прежде всего, над самим собой… Должен он полюбить людей, полюбить человека, по крайней мере, в эти минуты, когда он отдал себя тебе, отдал себя Богу. Лучшим, чем в эти минуты, ты едва ли его встретишь, и если ты не постараешься теперь полюбить его, то никогда не полюбишь в условиях обычной жизни". Вот тут и подходим мы к тайне благодати духовничества. "Ты богач духовный, великий богач" — говорит митр. Антоний самому незаметному простому священнику, — "если даже сам не мудр еще и не свят; но богат ты не своими добродетелями, не свой силой духовной, а "пребывающем в тебе дарованием, которое дано тебе по пророчеству с возложением рук священства" (1 Тим. 4:14). В эти благодатные минуты на священнике осуществится слово Господне: "Не вы будете говорить, но Дух Отца вашего говорит в вас".
И корень всего этого — что? Духовная любовь. Есть она — все есть. Даже о ревностных мирянах говорит святитель Тихон Задонский: "Любовь найдёт слова, которыми можешь разбудить душу ближнего, и это дело не требует большой учености, — единого напоминания (о Боге и совести) требует". Что же говорить о священниках! "Священник не обыкновенный христианин, — говорит митр. Антоний, — не обыкновенный человек, но соучастник искупительного подвига Христова, носящий в душе своей множества душ ему вверенных". Иоанн Златоуст, определяя сущность благодати священства, говорит: "Духовную любовь не рождает что-либо земное; она исходит свыше от Неба и дается в Таинстве священства, но усвоение и поддержание этого дара зависит и от стремления человеческого духа". Вот тут мы в кратких словах и обозрели внутреннюю природу духовничества. Духовная любовь — основа его. Подается она свыше в таинстве священства, но требует со стороны священника не пассивности, а активного делания, постоянной работы, постоянного рвения, наполняющего жизнь священника, этим преимущественно и осмысленную.