предыдущая глава оглавлениe следующая глава
Духовничество
Часть 2
Как часто происходила исповедь? Древнерусские поучения советуют — "во все дни, исповедуй свои грехи", не задерживая и малые согрешения, или — каждую неделю... Но обычно происходила она постом, предваренная говением. Дело духовного отца было определить для каждого пищу, поклоны и т.д. — пасти свою семью духовную. "А постные дни духовною радостью проводим, говорит древний проповедник, с чистотою, страх Божий имеющие в сердцах своих отца духовного послушающие, заповеди Господни хранящие, да достойны и упасены будем честными иереи".
Существовала и публичная епитимья. Известны собором назначенные епитимьи: Иоанну Грозному за четвертый брак и Висковатому за мудрование об иноках. Но практиковались, по-видимому, такие епитимьи и духовниками. Иногда такая епитимья связывалась с запретом отогнанного кому бы то ни было принимать в свое окормление. Это было как бы отлучение, падающее на голову "непокорника". Пример: господин лишнее взял с раба, ищущего свободу — на него падает жестокая кара, ищи-де себе "потаковника"- а я тебя отгоняю. Логика здесь ясная: "не слушающие иерея, добровольно отказывающиеся от его поучений, то для чего каяться?" Эта мера вывелась к XVI веку. Публичная епитимья являлась высшей исправительной мерой — средством сломить злую волю. Тайная епитимья являлась врачевством, искусством применения которого и определялась высота дарований духовника. Назначалась публичная епитимья и за явные грехи, нарочито преследуемые. Список их длинен. "Покаяльники", т.е. несущие тяжелую епитимью, вместо Св. Таин, причащались в Пасху Богоявленской воды.
Насколько глубоко было воздействие духовничества на быт, можно судить по тому, что, по мнению Забелина, Домострой явился порождением духовнических наставлений. Епитимейники показывают, как утончена, была совесть в защите всего слабого и угнетенного. "Скота и птицы не убил ли до смерти напрасно?" "Или похулил нищего, и осудил, и милостыни не дал ему?" — "Изгнав из дому своего нищего — 30 дней сухоядение..." "Согрешил, отче", — кается древний русский человек: "нищему не дал воды испить или от собаки не проводил". Презрением пользовались попы-потаковники, которые "дару деля", не налагали епитимьи и допускали недостойных к причащению.
***
Покаяние занимает особое место среди других Таинств по признаку особого напряжения воли, особенного горения духа, которое в нем должно быть явлено — и притом с обеих сторон: и духовника, и кающегося грешника. То — личная встреча идущего к Богу грешника, утратившего силою обуявшего его греха благодать чистоты от греха, дарованную ему крещением и, силою покаянного чувства стремящегося вернуть утраченное, с одной стороны, и с другой стороны, свидетеля Христова, Божия иерея, не просто принимающего это покаяние, но соучаствующего в его обнаружении дарованною ему благодатью Святого Духа и, по признании покаяния действенным, то есть достаточно глубоким, искренним, твердым, проникнутым одушевлением борьбы с грехом и ненавистью к нему, отпускающего грехи и тем восстанавливающего утраченную чистоту.
Отсюда возникает вопрос не только об исключительно повышенной ответственности пастыря в деле духовничества, особой его собранности и духовной напряженности, но даже и о самой нравственной пригодности пастыря для совершения таинства. Другими словами, возникает вопрос о том, не является ли самая действительность таинства зависимой от личности священника? Этот вопрос был поставлен в древности преп. Исидором Пелусиотом. Он обличал современное ему духовенство в продажности, сделавшей из покаяния статью доходов. Если раньше "и цари, впадшие в грех, уцеломудривались", то теперь этого "не бывает и с богатыми простолюдинами". Он обличает некоего недостойного пресвитера Зосиму, который разрешил богатого клятвопреступника за несколько рыб. Какой же делает отсюда преподобный общий вывод? "Господь изрек сие ("аще свяжете… аще разрешите…") чтобы по удовлетворении за отнятое, иереи, молясь и постясь вместе с согрешившими, приобретали им разрешение с Неба, не давая в уме своем и места такой мысли: пойдем и примем в наследие себе Божие святилище. Ибо они служители, а не сообщники; ходатаи, а не судии; посредники, а не цари". Принося жертвы и о своих грехах, они "не могут самовластно отпускать грехи непокаявшимся". Господь "узаконил, чтобы они (священники) были храмом невинности и всякой чистоты". Отсюда получают, по толкованию преподобного, особый смысл и слова Спасителя: "Приимите Дух Свят", предваривший уполномочием: "Имже отпустите…" Какой это смысл? "Если ради Духа Божия приняли власть, то грехами своими удаляющие от себя Духа не имеют сей власти, имеют же только знающие Духом Святым, кто достоин оставления, и кто — осуждения. Поскольку превышало это ум человеческий, то Утешитель — сообщник Божией сущности и славы, соделался для достойных Его приятия учителем неисследимого уму человеческому". Иными словами: отпустительная молитва священника не есть некая магическая формула, по произволу священника произносимая и механически с собою несущая отпущение грехов. Перед нами встреча покаянного духа грешника и молитвенного духа Божия иерея, являющегося носителем Духа Святого. В итоге такой встречи и происходит Таинство, превышающее наше разумение: новое благодатное очищение души возникает, восстанавливающие ту чистоту, которая дана была крещением, а потом утрачена грехом.
Всю могущественную силу этого обновления можно лучше всего ощутить, восстанавливая перед своим мысленным взором картину первохристианства, когда люди, являющиеся христианами, постоянно поддерживали в себе горение веры и тщательно старались, сознательно (в трудном, длительном или мгновенно-благодатном, но всегда до глубины души дошедшем подвиге приуготовления) приняв христианство, соблюдать чистоту крестильных риз и во всей своей последующей жизни. Отсюда и возможность, и необходимость, естественная потребность быть участниками каждой евхаристической трапезы. Обязательного предварения ее исповедью и отпущением греха в таинстве покаяния не было. Почему? Таков подъем был духа! Если возникала потребность в очищении, то можно мыслить это в форме, подобной открытию помыслов старцу. Такое частное покаяние и исповедание грехов перед священником могло совершаться каждый день… Многозначительно звучит указание Киприана: "коль во многих, на всяк день не приносящих покаяния и не очищающих свою совесть исповеданием грехов, вселяются нечистые духи". При каждодневной евхаристии такое повседневное исповедывание как бы обеспечивало душу от загрязнения и от утраты крестильной благодати. Должны были произойти исключительные события, чтобы совлечена была эта благодать — и тогда, естественно, должны быть принимаемы исключительные меры, способные восстановить утраченное. В этом плане встает перед нашим мысленным взором и тот, так обстоятельно разработанный, институт публичного покаяния, который стоял в центре тогдашней жизни.
Обыденное покаяние и исповедание грехов перед священником могло быть (и обычно было) тайным, но могло быть и открытым. Климент Римский (I в.) говорит: "если в чье сердце вкрадется какое-либо зло, то пекущийся о своей душе да не устыдится исповедаться в этом настоятелю, чтобы от него, при помощи слова Божия и советов, получить исцеление". Ориген в III в. говорил, что "для грешника, жаждущего оправдания перед Богом — средство стяжать оное состоит в исповедании греха своего священнику Божию и в этом находить врачевство". "Будем же исповедовать, братия", — говорит священномученик Киприан, — "свои согрешения, до тех пор пока мы еще в мире, до тех пор пока еще возможна исповедь, — до тех пор пока удовлетворение и прощение грехов через священников угодны Богу". Но тут же у Оригена читаем, как он, советуя исповедать грех и тем его извергнуть, такое дает наставление: "Найди прежде врача, перед которым бы тебе поведать причину немощи, и который умел бы немоществовать с немощным, плакать с плачущим, соболезновать и сострадать с ним, и что он скажет и присоветует, то и делай и исполняй. Если он найдет слабость твою такой, что ее должно исповедать и излечить в собрании Церкви всей, и что это может послужить к назиданию и других, и к благонадежнейшему исцелению тебя самого: то обдуманным и благоразумным советом такого врача должен воспользоваться".
Нечто совсем иное — публичное покаяние, как результат тяжкого греха — столь тяжкого, что порывается уже связь с Церковью: бывший ее член подпадает под "маран-афа", по слову апостола Павла. Можно думать, что, в представлении первохристианских учителей, такое покаяние было неповторимым, подобно крещению. Такое покаяние, по суждению Тертуллиана, "требует, чтобы грешник питал и укреплял душу молитвою, постом, воздыханием и слезами, чтобы день ночь вопиял Богу своему, чтобы преклонял колена перед священниками, повергался ниц перед престолом Божиим и просил братий своих молиться за него". Только так человек способен избавиться от грозящего ему ада!"
Тут имеются в виду не "апостаты", т.е. отступники, ушедшие в язычество сознательно и добровольно. Такие далеки были от покаяния. Но то, отрекшиеся по слабости, из страха преследований или под тяжестью их. Такие "падшие" и имеются здесь в виду. Делятся они на классы. Меньше вины у откупившихся от гонений покупкой свидетельства о не принадлежности к христианству, но оставшихся тайными христианами. Хуже положение принесших жертвы идолам. Тут строгость требуемого покаяния сообразовалась с тем, в какой мере вынужденным было такое отречение. Худший класс — предатели, выдававшие христиан, их убежища, книги священные, церковное имущество. Приобщаются к "падшим" и тяжкие преступники — убийцы, прелюбодеи, а впоследствии и еретики.
Как же протекало в таких случаях покаяние? Оно являет собою целую лествицу. Первая ступень — плач о своем грехе, открыто перед всеми совершаемый. Так и называются кающиеся "плачущими", а иногда безпокровными, обуреваемыми, так как стоят вне притвора, на открытом месте в любую погоду, умоляя верных молиться за них. Церковное покаяние, в строгом смысле слова, было следующей ступенью, когда кающиеся допускались, наравне с оглашенными, в притвор. Они именовались "слушающими", так как вместе с оглашенными, начальными, могли слушать чтения и поучения, пока не закрывались двери храма. Такое состояние длилось нормально три года. После этого кающиеся допускались в храм и могли молиться в обществе верных, свое покаянное настроение выражая в постоянном коленопреклонении. Отчего и имя им было: "припадающие". Только пробыв известное время в такой покаянной молитве, могли они уже встать с колен, отчего эта ступень так и называлась: "стоянием". Преимуществом их перед оглашенными было то, что кающиеся этой степени оставались с верными и на Евхаристию, хотя и не имели еще права приступать к ней.
От кающихся требовалось, помимо внутренней скорби о грехе и открытое его исповедание с самоосуждением, с испрашиванием молитв за себя с плачем и воплем. Киприан обращается к падшим: "Сотворите совершенное покаяние, печалью и стенанием докажите свою скорбь… Молиться подобает прилежнее и просить, день в плаче препровождать, нощи в бдениях и слезах, время все употреблять на слезные рыдания, поверженными на земле лежать, в пепле и вретище валяться, по погублении одеяния Христова не хотеть уже никакой одежды, после пищи дьявольской лучше желать поста, к праведным делам прилежать, коими грехи очищаются, часто подавать милостыни, ими души от смерти избавляются". Самые решительные формы внешнего обнаружения покаянной настроенности были требуемы и как явное свидетельство отчуждения от верных. Рядом с этими отрицательными проявлениями покаянного подвижничества, стояли и положительные подвиги любви, благочестия, благотворения, труда (в частности, ухода за больными и погребения умерших). Только близость смерти опрокидывала всю эту требовательность. Тут наблюдались трогательные проявления заботливости о том, чтобы никто не покинул этот мир, не будучи воссоединен с Церковью. Так, есть сведение о том, как один добрый старец, отпавший во время гонений, разрешен был своим внуком, малым дитятей. Внук послан был дедом к пресвитеру с просьбой разрешить его как можно скорее, ввиду приближения смерти. Священник, сам больной, передал дитяти частицу, уполномочив его, смочив ее немного, дать старцу в рот. Дитя исполнило порученное, и старец умер непосредственно после приобщения Святых Тайн. Если, однако, опасения не оправдывались, то строгость покаянного подвига восстанавливалась. Безусловное возвращение в состав Церкви в качестве полноправных членов ее происходило лишь в итоге формального принятия в нее актом возложения рук (хиротесии), торжественно совершаемого епископом. Оно совершалось над коленопреклоненным кающимся во время литургии. После этого следовало приобщение его Святых Тайн.
Мы останавливаемся на этих явлениях древности, так как нельзя счесть их отошедшими в прошлое без всякого следа в условиях современной практики исповеднической. Обе эти формы покаяния — одна, почти лишенная знамений внешней действительности, а другая, напротив, обставляющая допущение к Святому Причастию длительным и сложным покаянным подготовлением к нему — обе эти формы и ныне существуют в идеале, как некие два полюса, между которыми находит себе место каждый конкретный акт современной исповеди. Бывают и сейчас случаи, когда налагается епитимья, отрешающая от Чаши на долгое время и заключающаяся в несении подвига покаяния, пусть не столь демонстративного, как в древние времена, но, по заданию, столь же глубокого и истинного. И одна лишь угроза смерти открывает возможность приобщения Святых Тайн — с восстановлением подвига покаяния, если восстанавливается здоровье или вообще отпадает угроза смерти. Пусть в таких случаях не в форме торжественной хиротесии происходит воссоединение с остальными верными в трапезе Евхаристической — актом огромной важности является снятие епитимии запретительной и для современного христианина. Наблюдаются, с другой стороны, случаи, когда настолько возгнетается огонь евхаристического благочестия, что исповедь приобретает значение относительно малое — в полной аналогии с вышеописанными явлениями первохристианства. Так, например, общая Чаша всех участников, какого-либо общения в Пасхальную Ночь, после того, как все участники этого общения очистили себя покаянием и приобщились в тот или иной предшествующий день Страстной Седмицы. Здесь как бы очищается только загрязненный верхний покров души, чтобы достойно подойти к Чаше — души, прошедшей покаянно все долгое поприще Великого Поста и тем себя к Богу приблизившей. Рядом с такими явлениями, исключительными и касающимися целых скоплений людей, можно в этом же плане отметить явления индивидуальные, но зато не эпизодические, а длящиеся: мы имеем в виду практику частого приобщения Святых Тайн в условиях душепопечения, приближающегося к типу старческого окормления в условиях уклада жизни монашеского или к нему близкого.