предыдущая глава оглавлениe следующая глава
Духовничество
Часть 1
Первохристианство не знало исповеди, как непременного предварения причастия. Горение веры и превращение жизни в бессменное исповедничество, способное в любой момент превратиться в мученичество, обусловливали готовность всех участников литургии к Святой Трапезе, а если кто чувствовал на душе грех — каялся он публично, очищая так свою душу. Тяжек был грех, — рождалось состояние запрещения, и оно было также открытым, как явны были и проявления раскаянности в содеянном грехе. Исповедь частная, тайная, как обычное и обязательное условие допущения к Св. Причастию, возникла и развилась в обстановке иной, когда христианин увидел себя уже погруженным в обыденную жизнь, а самое христианство перестало быть горением исповедничества в чужой и враждебной среде, а стало явлением обыденным, мирным. Эпоха вселенских соборов и была той эпохой, когда сложился привычный нам порядок: каждый христианин специально готовится, говеет, создавая для себя исключительные по сравнению с обыденностью условия жизни, способствующие возгреванию в душе покаянных чувств, очищает душу исповедью перед духовником, получает от него отпущение грехов — и только так обретает возможность подойти к Чаше. Не каждый священник мог быть духовником, да обычно и вообще то был не священник: монахи, иеромонахи и игумены, вот пред кем принято было на Востоке открывать на исповеди грехи, а если то были священники, то особо епархиальной властью уполномоченные на то. Не будем подробно останавливаться на том, что известно нам о древнем Востоке и славянских странах, а более обратимся к теме, более нам близкой: посмотрим, как с духовничеством обстояло у нас, на Руси, в древности. Пользуемся для этого монографией, этой теме посвященной, профессора С. Смирнова.
Не соглашаясь с Голубинским, Смирнов полагает, что у нас не было особо уполномоченных духовников, а каждый приходской священник мог быть и духовником, каковыми были, конечно, и монахи-иереи — непременно иереи, так как те обстоятельства, которые иногда на Востоке (гонения!) обусловливали допущение к духовничеству простых монахов, у нас отсутствовали. На севере, где священники были редки, выбранный (он же часто и наследственный!) приходской священник был естественно и общим духовником — так его акты и называют иногда "приходским отцом духовным". В остальной России духовничество могло быть независимо от настоятельств. Храмов было много, и, хотя приходы были мелки, и в них было порой по несколько священников. Было и безприходное, бродячее духовенство. "Полон мир попов, но на дело Божие мало их ся обретает" — обличал древний проповедник. Выбор духовника был свободен, — то было делом совести каждого: "покаяние бо вольно есть", по выражению одного памятника. "Подобает, — учит Домострой, — изыскати отца духовного доброго, и боголюбивого, и благоразумного, и рассудительного, а не потаковника, ни пьяницу, ни сребролюбивого, ни гневливого". Не было ограничений существенных и для духовных отцов в приятии чад, если не считать поздно, с половины XVII века, появившегося запрета монахам исповедовать мирян, особенно женщин. Таким образом, духовническая связь возникла в итоге двух моментов: наречения себе верующим духовника и усыновления последним первого посредством исповеди. То была тесная связь и весьма ответственная для духовника, могущего погибнуть или от своей неопытности, или от нераскаянности грешника. Приходящего надо было испытать: "всем ли сердцем кается, и всею верою, и заповеди Господни хотеть ли начнет прияти, и творити повеленное... радостным сердцем и веселым". Если того не было, можно было сказать: "да иди, человече, поищи себе отца по своему хотению и по сердцу и такого потаковника, яко же хочешь, и оба здесь насладитесь своего хотения: в будущем же веке чужды будете добрых детелей. Мы же... грешницы паче всех человек отягчаеми, с чужими грехами не хотим погибнуть"...
Так возникала у духовника "покаяльная семья" — большего или меньшего размера. Посошков не советует сыну своему умножать детей духовных более сотни. У популярных духовников бывало, конечно, и много больше. Связь отца и детей не была формальна. "А отца своего духовного паче родившего тя отца почитай и во всем пред ним рабствуй: яко бо душа честнее плоти, тако и отец духовный плотского честнее есть".
Выслушав исповедь и прочитав над покаяльным сыном молитвы, духовник поднимал его с земли и возлагал его руку на свою шею: "на моей выи согрешения твоя, чадо, и да не истяжет тебе о сих Христос Бог, егда приидет во славе Своей на суд страшный" — вот какой обычай находим мы в древнерусской духовнической практике. Духовник — поручник стада своего, ведущий его в вышний Иерусалим, чтобы, приведя к Престолу Божию, сказать: "се аз и дети, яже ми еси дал". Отсюда и власть духовного отца. "Отца духовного слушайте, а чтите его яко Бога и не раздражайте его ни в чем". "Нарек мя еси себе отцем духовным, — слушай же мене". Стоглав предписывает, чтобы православные христиане "отцов своих духовных чтили и повиновались им о Бозе во всем... без всякого прекословия". "Боле же всего покаяльного отца слушайте, — говорит древнее поучение, — Такоже и вы глаголете: Бога ся бою, а отца духовного не слушаю, ложь таковый есть пред Богом и не может спастись". В старинном епитимийнике читаем: "аще кто не имать отца духовного слушати, то удалися не токмо покаяние, но христианства чужд". С ним обращаются, как с "внешним" — и приношения от него не принимают, и сорокоуст не поют! И слушаться надо всякого духовного отца, не подвергая его критике: "Еще ти, сыне, нечто поведаю: аще у тебя отец покаянный горд и величав, и ты его не осуждай, и не зазри ему ни в чем, и творися сам пред ним мал, аще еси и велик саном, а поп нищ, и также не горди им, но буди послушлив и покорлив. А даст тебе епитимью противу твоих грехов, и ты, сыну, сохрани с любовью, да и сам собою епитимью себе прибави ради спасения... Аще ли у тебя отец духовный не прозорлив и мало научит тя в правду, а ты, сыну, сам своею мыслью благою подвигнися на истинный путь к Богу и от погибельного, от злого пути дьяволя возвратися". А Посошков пишет так: "И ни в чем перед ним ты не возвысешся. Каким бы не был:: богатым или честным , а перед отцом духовным будь как сын перед отцом родным; как раб перед господином своим покорен и низок так, как самый последний человек".
Идеал — отказ полный от своей воли. Четко поучение: "Человече, если хочешь спастись, то оставь свою волю и прими волю учащего тебя добрым заповедям и, при нём, спасешься; если же нет, то нет". По сравнению одного древнего Слова о покаянии, духовный сын — нива, рождающая одни сорные травы без своего делателя, духовного отца. Поэтому спрашивать его надо "во все дни" слушать "во всем", исполнять его заповеди, по его благословению творить пост, молитву, поклоны, обеты. "Мене духовного отца послушай, и ничто же без повеленного ти мною не твори: ни поста, ни молитвы, ни оброков своих ни в чем", — говорит духовническое поучение. Даже самочинной ревности благочестия боялась древняя Русь, чтобы не появилось высокомнение, не возникло презрения духовнических повелений, не родилось еретичества или раскола. В самочинных подвигах — нет благодати! Паломничество кто задумал, — благословись у духовного отца. Так тесна была связь, что стеснялся поставить обетную свечу верующий не у своего духовника. Крепкая и молитвенная, конечно, связь соединяет духовника с теми, кто пребывает "под паствою отца духовного", Оба молятся друг за друга. Духовник день и ночь молится за исповедующихся ему, кладет за них ежедневные поклоны. Посошков рекомендует на молитве: "за отца духовного поклон, за родного отца поклон, за мать родную поклон".
Примечателен институт передачи покаяльной семьи — при отъезде, перед смертью. За отсутствием передачи возникло сиротство, люди не знали, куда идти на исповедь. Им и разъяснилось тогда, что они свободны в выборе: "покаяние бо вольно есть". Посошков, советуя сыну при вдовстве идти в монахи, тут же дает такой совет: "Врученное ти стадо отдаждь иному пастырю. И отдаждь их не просто, не яко наемник, но буди добрым пастырем. Прежде попроси о том Бога, дабы тебе избрал преемника ти доброго. И егда усмотришь по воле Божией пресвитера богоязливого и о пастве радетельна, такова же, каков ты был, или и лучше себя изыскав, вручи стадо свое именно и, кто каков был, дай ему знать. И детям своим духовным всем заповеждь, дабы они лучше того пастыря себе не искали. И кии тому твоему повелению послушны будут, те яве, яко прямые овцы суть Христовы, а кии не послушают, тии яве есть яко хощут по своим прихотям ходити. Обаче ты пред Богом будеши прав, понеже ты им пастыря избрал добраго, а они под такой паствою быть не восхотели, но пошли по своей воле, и который человек из паствы твоея погибнет, на тебе Бог не взыщет, но свободен ты погибели их будеши".
В идеале духовник несменяем, подобно старцу и физическому отцу. Ведь от последнего только "тогда сын свободен, егда кости родителю спрячет". Даже епископская тут власть имела свой предел! Но впоследствии, в XIV-XV вв. тяжкие вины духовника открывали возможность уходить от него чадам его. Возникает и чин отпуста "для дальнего расстояния или нужды ради". Читается особая молитва, дается иногда и прощальная грамота, удостоверяющая отсутствие епитемии. "Достоит и слезам быти ту". Московский собор 1666-67 гг. переход к другому духовному отцу обусловливал наличием "отпускных". Если раньше мы не находим следов контрольных мер, то это определяется не тем, что правило не соблюдалось, а напротив того, тем, что нравственная связь сама по себе оставалась достаточно действительной. Позднейшие меры диктовались уже новыми условиями, вызванными возникновением раскола и отсюда вытекавшей церковной смутой.
Нормальным явлением было, конечно, хождение к исповеди к одному духовному отцу. Переменялся обязательно духовный отец с пострижением — теперь таким мог быть только монах. Возникала необходимость в ином духовном отце при походе или дальнем отъезде. Связь оставалась по возвращении со вторым духовным отцом, но совместное духовничество — не допускалось. "Ежели сам был яко и у того, тако и сего, несть ти пользы". Посошков сообщает: "Инии же при смерти своей сыскивают отцов своих духовных прежних, аще и в дальнем расстоянии. И тако тии мнозии, не хотяще у близ сущих пресвитеров исповедатися, помирают без покаяния".
"Покаяльная семья" патриархальна: епископская власть остерегается вмешиваться. Духовник налагает епитимьи, отрешает от Чаши — даже отгоняет непокорного от себя с запрещением идти к другому! Если епископ вмешивался, то преимущественно там, где надо было укрепить власть духовника. Усилие надзора относится к половине XVII в. и объясняется, как неисправностью говений, так и появлением старообрядчества, с которым Церковь боролась — и кто мог быть лучшим авторитетом тут, если не духовник!
Духовный отец — близкое семье лицо, почетный гость. Обращение к нему вот какое предлагается в старом формулярнике: "Апостольских преданий хранителю и божественных догмат рачителю и Церкви Божии достойному предстоятелю, священно-отцу и воеводе духовному, и учителю Христова стада словесного, корения же греховного от сердец искоренителю, государю моему имя рек". Была и материальная сторона взаимоотношений: горе, если стяжание замешивалось сюда! "Чужая грехи емы", образно обличает эту язву проповедник. Дары должны идти от сердца. Домострой указует: "А пошлет Бог каких овощев в своем огороде, ин в начале убрати, что поспело от всяких плодов, первее же к церкви Божией принести, ино священники освятят, да сами вкушают и строителя винограда да благословляют, и ко отцу духовному в дом послати же". Обычаем древней Руси было десятину доходов давать церкви — из нее получал и духовник. Особо даяния перед лицом смерти. Отказы были обычаем на помин души. Плата за сорокоуст называлась "задушье за мертвых". Оставлялось и лично духовным отцам — не мало. При составлении духовных завещаний он — естественный свидетель — "сидел над головой", иногда сам писал духовную, утверждал своей рукой и печатью. Близок он был и к прижизненным гражданским делам, как свидетель, как грамотей близкий. Но главное, конечно, значение его — нравственного руководителя, органа надзора, ответчика пред Богом и Церковью. Он — руководитель совести. Он — утвердитель богомыслия правильного. Он — искоренитель всякого злочестия, еретичества, вольномыслия, превозношения. Орудие, которым пользуется он для насаждения крепкого благочестия — практика епитимийная, очень разветвленная и вносящая в домашний быт элементы аскетизма, в идеале приближающегося очень близко к монашеству.
Учительная роль духовника тем значительнее, что проповедь отсутствовала, заменялась чтением поучений в церкви — и водительством тайным духовника. Когда проповедь стала приходить из Киева, возмущенные ревнители старины говорили: "Заводите вы, ханжи, ересь новую, единогласное пение, да людей в церкви учите, а мы прежде людей в церкви не учили, учили их в тайне, беса вы имете в себе, все ханжи". Духовническая учительность имела, конечно, не отвлеченный, а прикладной характер душепопечения. Книжность заключалась в умении найти ответ Священного Писания, церковной мудрости благодатной на любой вопрос жизни, мысли, чувства. Стоглав определял задачу пастырской грамотности так: "Чтобы могли церковь Божию содержать и детей своих духовных православных христиан наставлять могли по священным правилам". То, что священники оказались в этом отношении не на высоте, было предметом жалоб и обличений. Сильно говорит в этом смысле Посошков. Идеального мастера духовного врачевания можно себе представить в образе преп. Даниила: "И многие приходили к нему, и многими его советами пользовались, и многие свои грехи ему исповедовали. Преподобный же… человеческие греховные страсти и язвы душевные и всячески за совесть от прегрешения погруженные отчаянием, как премудрый и искусный врач, исцелял милостивыми словами, лечебную быль прилагая, и с рассуждением божественными заповедями обязуя, и многих от греха предстоящего предупреждая, и покаянием исправляя, и к Божией любви приближая; и безчинника безстыдного, и творящих обиду и немилосердие ближним, и промышляющих какое-либо неподобное дело; он о спасении всех заботился. И все в сладость его послушавшие и повиновались ему, как истинному учителю". О высоте учимого свидетельствовать может послание преп. Кирилла Белозерского к князю Можайскому Андрею Дм. "Ты поставлен от Бога властелином в вотчине своей затем, чтобы унимать людей от лихого обычая: чтобы судьи судили праведно, без поклепов, подметов, посулов и мзды. Озаботься, чтобы в вотчине твоей не было корчмы(взятки), потому что в ней великая пагуба, и души их гибнут, также и мытов, а где перевоз, там позволительно взять труда ради; чтобы не было разбоя и татьбы! Унимай подвластных людей своих от сквернословия и брани. Если не исполнишь этого, все то взыщется на тебе. Не ленись сам давать управу христианам, и это тебе вмениться выше молитвы и поста. Пусть уймутся они от пьянства и дают милостыню по силе; так как вы поститься не можете, а молиться ленитесь, то милостыня восполнит этот недостаток. Пойте по церквам молебен Спасу, Пречистой Его Матери, Заступнице христианской и не ленитесь ходить в церковь. В церкви же следует стоять со страхом и трепетом, потому что она земное небо. Особенно остерегайся, господин мой, стоя в церкви беседовать и празднословить, возбраняй и вельможам своим и простым людям, потому что это прогневляет Бога". Очень характерны и послания преп. Иосифа Волоцкого о епитимьях: мы видим воочию, как строго проводился покаянный подвиг. Сила власти, находящейся в руках духовника, сказалась в одном столкновении между преп. Мартинианом Белозерским и Василием Темным, его духовным сыном. Тот вероломно поступил с неким боярином, возвратившимся в Москву при содействии преподобного. Явившись к князю "с великой печалью", святой обратился к нему "и скажи: так ли, самодержавный князь великий, и ты праведно судить научился? Почему душу мою грешную продал и послал её в ад? Почему боярина того, мною призванного и душею моею, заковать велел и слово свое преступил?". Князь пришел в великий гнев, — но затем смирился, снял оковы с боярина и просил прощения у своего духовного отца, который "и сам от него прощения взял". После того князь еще больше полюбил своего духовника и во всем его слушал и почитал.