предыдущая глава оглавлениe следующая глава
Центральное место пастыря. Пастырь и народ
Часть 1
Для Православия характерно совершенно исключительное значение личности священника: в ней олицетворяется, как бы сосредотачивается для ближайшего окружения Церковь. Об этом однажды хорошо говорил знаменитый проповедник и церковный деятель самого последнего времени, дореволюционного, мученически погибший протоирей Иоанн Восторгов: "Вся подает Дух Святой: точит пророчествия, священники совершает, весь собирает Собор Церковный" — вспоминал он стихиру праздника в слове в День Святого Духа, — "Священство", — говорил он, — "есть активная сила, есть непрестанная деятельность, и потому около него всегда закипает ожесточенная вражда, борьба, которая ведется за знамя Христа и против него, вражда мира против Бога". "И, знаете ли", — продолжает он, — "где и в чем признак истинно-православного сознания, настроения, отношения к Церкви? Где и в чем право на суждения относительно преобразования в Церкви? Не в словах о этих реформах и преобразованиях, а в делах и видимом свидетельстве уважения к ее священству". Ссылается тут проповедник на Константина Леонтьева, который считал, что "истинное Православие познается из того, кто как относится к священнику. Настоящий православный христианин, — продолжает Восторгов, — всегда и неизменно относится к священнику с уважением, доверием и любовью; он ищет не власти над пастырем, а проявления над собою власти духовной от самого пастыря"...
Это суждение очень верно. Если пастырь должен быть готов себя отдать всецело на служение пастве, то именно как пастырь, который ведет своих овец. Естественно, предполагается встречное движение паствы к нему, исполненное доверия послушливого, безоговорочно послушливого! "Для успеха в духовном послушании, насколько можешь, насколько чувствуешь особую нужду, избери себе особенного наставника, сведущего и опытного в этой науке, благословенного на такое служение, которого слово сильно жизнью, светло молитвою, охранено от заблуждения смирением", — говорил однажды митр. Филарет, — "Покори ему свою волю ради Бога: и воля Бога Небесного сойдет к тебе на землю, и твое простое земное послушание будет достигать до небес, по реченному к истинным и законным наставникам от Дающего пастырей и учителей. "Слушаяй вас, Мене слушает".
Положение пастыря так изображает отец Иоанн Кронштадтский: "Видишь священника: признай от души, что это пастырь словесного стада Христова, от Самого Иисуса Христа поставленный духовно рождать и воспитывать людей для вечной жизни; смотри на него, как на образ на образ Самого Христа; веруй, что на нем почиет благодать Святого Духа и власть — учить, совершать таинства и руководить верующих к животу вечному, веруй в право его благословения, исходящее от Самого Христа и принимай его, как Христово благословение, с уважением и покорностью; слушай его, как он поучает, наставляет, обличает. Таинства принимай от него, как от Самого Христа — духовные наказания принимай, как от Самого Бога; чти в святителе образ Пастыреначальника Христа; признавай, что через него после апостолов исходит на верных благодать священства и вся благодать Христова; повинуйся ему, как Самому Христу, взирай на него, как на апостола, как на полного преемника его власти, а на священников и диаконов, как на помощников с благодатными правами, и ты будешь верующий в Церковь".
Хорошо в свое время внушал еретикам-стригольникам св. Стефан Пермский уважение к пастырю: "Не суди иерея, достоин, или недостоин он. По наставлению апостола, суди себя самого, а не иерея Божия. А вы, стригольники, смеете называть их духопродавцами. Скажите, еретики, где хотите достать вы себе попа? Не придет Христос во второй раз воплотиться на землю, не сойдет ангел освятить вам попа. Если бы и сошел он, и ему не следует верить, по словам апостола: "Аще ангел благовестит вам паче проповеданного, еже приясте, проклят да будет". А вот как говорил однажды о благословении священническом митрополит Филарет Московский: "Священник есть раздаятель благословения по чину благодатного тайнодейства... Не о том думайте, какою рукою или в каком сосуде, по какой Божественной Лозе духовное вино подается нам через благословение служителя Христова... Поелику во всяком неложном благословении через благословляющего человека сокровенно течет благотворное Слово Божие, то помыслим, братие, какую духовную выгоду имеем мы, когда благословляем. Тогда как мы отверзаем сердце наше человеку, подавая благословение, Бог Слово изнутри отверзает вход в сердце наше Своему благословению. Подавая человеку, мы приобретаем от Бога. Посему примем, как духовное благодеяние, и будем искренно исполнять сию христианскую заповедь: "благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте" (Рим. 12:14). Верное исполнение сего верно сделает нас благословенными Отца Небесного, которых Иисус Христос призовет наследовать уготованное таковым царствие от сложения мира".
Эти суждения раскрывает сущность взаимоотношений пастыря и паствы. Священник не обыкновенный человек, но ставленник Духа Святого, через которого совершается общение с Небом, причем сила его не в личных качествах, а в благодати Священства, которая дана ему Церковью. В этом своем существе он незаменим. Будучи раздаятелем благодати, он и сам должен быть, проникнут сознанием этой своей природы, которая уравнивает перед ним всех людей, по признаку его к ним духоносного благоволения совершенно независимо от их к нему отношения, хотя бы и враждебного. Ясно, что такие взаимоотношения могут только восполняться внешними правилами, а не определяться ими. Всякое желание, сверху или снизу идущее, ими исчерпать дело явно искажает природу этих взаимоотношений. Пусть нужны правила. Тяжким, однако, крестом для священника может являться в них заложенное ограничение его пастырской власти. Помощью для него является их соответствие природе его пастырской власти. Однако, при всех условиях, не в этих правилах суть, а в способности и пастыря, и паствы проникнуться пониманием благодатной внемирности и надмирности пастырской власти. Если кто вдумается в это, для того сделается кощунственно отталкивающей всякая попытка подменить начало соборности, живущей во всяком общественном проявлении церковно-православной жизни, началом демократии, народоправства, общественной рутины, юридического формализма.
Неповторимое своеобразие взаимоотношений пастыря и паствы станет еще отчетливее пред нашими глазами, если мы вдумаемся в то, что, в сущности, объединяет пастыря и паству в плане духовно-благодатном. Ведь это — начало мученичества, начало Креста!
"Жертва существует прежде, нежели становится жертвой: жертвою делает ее назначение. Агнец на пажити не есть жертва: тот же агнец, когда приведен к алтарю, становится жертвою. Посему и человек, доколе ходит в мире, поникши к земле, собирая и поглощая пажить земных благ и чувственных удовольствий, дотоле он и тело его не есть жертва Богу; в этом случае он или бывает жертвою тварей, работая, вместо Бога, богатству, боготворя чрево, или, напротив, поставляет себя идолом и требует себе в жертву всего, что земля производит... Но когда Дух Христов, дух покаяния и благодати берет человека с пажити мира, обращает и влечет к Богу, а человек, веруя, повинуется этому влечению, вменяет за уметы и оставляет позади себя все, что привлекало его в мире, всецело посвящает себя Богу — и душу, и тело, и дела, и желания, и помышления, решается с безропотностью агнца, ведомого на заклание, и действовать, и страдать, и жить, и умереть для Иисуса Христа, с этого времени он, пользуясь духовной силой священнодействий и Таинств видимого изобразительного храма, невидимо входит и сам таинственно зиждется в храм духовный и вступает в чин живой жертвы Божией". Так говорит митрополит Филарет Московский о всех христианах, чадах Церкви. Но "сыновство" этих чад — в ком, прежде всего, обретает отеческое водительство? — В священнике. В какой же мере повышается в силе все здесь сказанное применительно к священнику!
Натуры, духовно утончившиеся, с необыкновенной яркостью ощущают Крестоношение своего служения. Архиепископ Антоний Воронежский, когда хотел уйти на покой, услышал голос близкого его душе Митрофания Воронежского (при нем и прославленного), который сказал ему:
— Епископство есть сораспятие Христу на кресте. А с креста не сходят, а возносятся и снимаются. Видит Господь труд твой и помогает тебе Своею благодатью в деле Своего Промысла о пастве и о тебе. И трудное и не привычное дело с Его помощью ты сделаешь. Ты хочешь удалиться, уйти на покой в Киев. А когда ты будешь там оставлен только своим силам, что ты будешь делать? Немощи с тобою будут те же, а Помоществующего не будет; надеешься ли ты на свои силы?
Преосвященный отвечал:
— Да я думал Бога ради это сделать: лучше пещись о душе своей, нежели по неспособности не удовлетворять нуждам паствы моей.
— Если Бога ради думаешь делать, то и предай дело свое Богу. Когда Он найдет тебя неспособным, то Сам повелит снять со креста. И ты будешь в мире, что не своя, а Божия исполнилась с тобою воля.
А митрополит Филарет Киевский, когда посещало его напряженное желание уйти на покой, т.е. в молитву и безмолвие, такими рассуждениями утешал и отгонял это свое, столь, казалось бы, благое желание: "Христу Спасителю говорили: сниди со креста, но Он не сошел. Так и я часто слышу эти слова: сниди со креста, — вопиют иногда дела, а иногда и собственное нетерпение... Но я положил уже висеть дотоле, пока снят буду... Что это за сладость в ношении креста, в чем она ощущается и как ниспосылается, — это для самих подвижников святых, по свидетельству их же, нередко остается надолго неведомым, — доколе Самому Господу благоугодно открыть им в видениях или знамениях".
Все тут сказанное, конечно, должно быть относимо не только к тем, кто отягчены епископским омофором, а вообще ко всякому выделению человека из окружающей его среды, по признаку устремленности его к крестоношению. Св. Тихон Задонский перед смертью часто плакал, говоря: "Епископский омофор очень тяжел для меня. Я ни поднять, ни носить не могу его. И если бы можно было, я и сан бы с себя сложил, но не только сан, но и клобук и рясу снял бы с себя, и пошел бы в самый пустынный и уединенный монастырь в хлебную и сказал бы себе: я простой мужик, и употребил бы себя в работу: дрова рубить, муку сеять и хлеб печь..."
Только усвоив то, что именно крестоношение является основной "центральности" положения пастыря в христианском обществе, поймем мы суть той послушливости к себе, которую естественно ждет от паствы пастырь. Это не дисциплинарная зависимость, не организационная спайка, не взаимозависимость, диктуемая общностью усилий, потребной для достижения поставленных целей. Это нечто ничем не определимое вне той духовно-благодатной атмосферы, которая знаменуется именем Креста. Отсюда вытекает и то, как вполне уживается ничем не ограниченная требовательность священника по отношению к его чадам с также ничем не ограниченной его терпеливостью в снесении от них любых обид и скорбей — без умаления пастырской связи. Из глубины веков встает перед нашим умственным взором образ св. Иоанна Богослова, гонящегося за убегающим от него учеником, ставшим атаманом разбойников. Тут налицо падение духовного чада вне личного его отталкивания от отца. Но если бы было и оно — ничего не меняется. Вспомним, что говорил именно об этом св. Иоанн Златоуст.
В степени может различествовать духовная связь послушания. Доходя до полного отказа от личной воли в т.н. старчестве, она раскрывается в своей множественности, знающей бесконечную разность оттенков, в духовничестве, которое составляет ядро пастырства. При всех условиях, если мы хотим проникнуть в самые глубокие недра русской жизни, определившие способность нашего отечества быть Святой Русью, то мы должны будем упереться именно в послушание, своими нитями буквально пронизывающее толщу народную. Церковность у нас определялась, прежде всего, именно степенью осуществления духовной послушливости в отношении пастырской власти, а не в каких-либо иных, самостоятельно существующих и действующих, обнаружениях благочестия и богомыслия.
Сила русского православного духа, сливавшая русских людей в одно целое, неотделима от именно такого восприятия пастырства. Это в одинаковой степени верно, как применительно к пастве, так и применительно к пастырям. Сила последних определялась именно способностью их ощущать себя выразителями пастырского духа, делавшего их одновременно выразителями и духа народного. Об этой "силе" необыкновенно выразительно однажды говорил епископ Иоанн Смоленский — в день явления Смоленской Божией Матери Одигитрии (28 июля 1867 года).
"Укажите мне силу, которая бы без особенных побуждений, без начальственных распоряжений, без всякого насилия, одним мановением могла двинуть народные массы к самым важным и тяжким подвигам, к неодолимой борьбе со всякой противной силой, к самым великим пожертвованиям, даже до жертвы всем своим достоянием и самой жизнью. Укажите силу, которая одним словом могла бы вызвать голос народа, во всю мощь его потрясающего грома и несокрушимого действия. У других народов такими силами ныне служат идеи прогресса, цивилизации, свободы: там под этими знаменами народные массы движутся, волнуются, борются между собою, рвутся вперед. Покажите эти знамена нашему народу, он посмотрит и спросит: есть ли на них знамение креста или другой святыни? Нет? Значит, скажет он, они не христианские. А вот мы воззовем к народу во имя святой веры и святыни: и тогда нет силы, которая бы одолела наш народ, нет жертвы, которой он не принес бы этим заветным сокровищам и силам своей души и жизни. Правда, потрясает его и имя отечества: да в отечестве-то что? Прежде всего, народная вера: вера и отечество для него одно и то же! Что говорил русский народ в древние времена, когда своим всенародным голосом вершил свои отечественные, исторические дела? Что говорил, например, древний Новгород, когда поднимался на врагов, или Москва, когда спасала отечество? Постоим за Святую Софию — говорил Новгород, разумея свой Софийский собор, постоим за Дом Пречистой Богоматери — говорила Москва, имея в виду святыню Кремля.