предыдущая глава оглавлениe следующая глава
Отец Иоанн Крондштадтский
Часть 2
Чудом было и само существование о. Иоанна — это его молитвенное горение. То, что рисовалось Иоанну Златоусту, как недосягаемый идеал священства, а именно, достижение высшей аскезы в условиях всецелой погруженности в мире — то было осуществлено о. Иоанном Кронштадтским. Семейная жизнь, превращенная в братское сожительство во Христе; непрерывная цепь общественных оказаний помощи, превращенная в дело напряженнейшей и действеннейшей пастырской любви; золотой дождь, непрерывно сыплющийся и дающий в руки огромные возможности материальные, а вместе с тем рождающий тьму тончайших соблазнов, превращенный в немедленную и непосредственную раздачу всего получаемого, в которой одна рука действительно не знает, что делает другая, но которая вместе с тем, прозорливостью духа становится чудодейственно-разумной и индивидуально-осмысленной; слава, переходящая уже границы нашего великого государства и приобретающая характер всесветной, и личное могущество, ставящее его выше всякого другого человека, превращающиеся в каждодневное и ежечасное прославление Имени Божия, в сознании своего личного ничтожества и, наконец, в раскрытии своего сердца Богу и людям, приобщающее всех к тайне его "жизни во Христе". Священство в высшем его проявлении — перед всеми раскрытое во всей своей небесной чистоте, во всем своем неизреченном могуществе. О священстве говорили с силой неподражаемой и неповторимой Иоанн Златоуст и Григорий Богослов. Делом и словом о. Иоанн Кронштадтский — показал, явил его в славе предельной.
Знаменательна облике о. Иоанна его "обыкновенность". Он — первый среди равных, некоторое сосредоточение в одном лице всего лучшего, что свойственно было русскому священнику от века. Отпрыск "династии" священников и причетников, в течении трехсот лет обслуживавшей свою сельскую церковь, о. Иоанн прошел обычную учебу духовную, никак не поколебавшую его патриальхальной зависимости от матери, скромной дьячихи, которой он посылал в бытность свою студентом, весь свой шестирублёвый письмовыводительский заработок. Известно, как он уже священником заболел, вопрос о нарушении поста, требуемого врачами, поставил в зависимость от слова матери — не благословившей на такую вольность. Мечтал он студентом о миссионерской деятельности, но силой вещей пошел обычным путём. Женился он на поповне, "невесте с местом", дочери Кронштадтского протопопа, Елизавете Константиновне Несвицкой. Каково было удивление его, когда, войдя в Андреевский собор, где суждено было прослужить ему всю свою долгую жизнь, он узнал храм, который открыт был ему во сне и который показался ему тогда "так, как бы я был тут свой человек!" Так стал он "батюшкой" и батюшкой и остался до конца своих дней — лишь расширяя и наполняя свою деятельность, но не меняя её и ни в чем, не изменяя ей. Стал он "всероссийским", но именно — "своим", близким, родным. Это с особенной силой почувствовалось, когда не стало его. Это отметил такой далёкий от Церкви, но чуткий к жизни человека, как М.О. Меньшиков, который писал в "Новом Времени" о впечатлении произведенном смертью о. Иоанна: "Умирали Достоевский, Тургенев, Чайковский — относительно малый круг общества затронут был. Суворов, Скобелев! Круг гораздо шире — но всё не то! Толстого называет Меньшиков. И с его именем не соединено таинственных заветных чувств, что связывают с "отцом Иваном" всякую деревенскую бабу, всякого пастуха, всякого каторжника в рудниках Сибири… О. Иоанн занимал более, чем кто-нибудь, психологический центр русской жизни". "Только "святой" объемлет всё воображение народное, всю любовь" — объясняет это Меньшиков. Но умирали оптинские старцы, умер еп. Феофан, митр. Филарет Московский — называю наиболее видных людей, к которым приемлем этот эпитет: не было такого впечатления! Близость была к о. Иоанну не просто как к святому и чудотворцу — а как к "своему", родному, близкому, "батюшке", который сумел стать таким, силой своей пастырской любви, для всех на всем протяжении России.
"Вот его ввели в храм для служения. Выходит он на солею читать и петь на утрени или прочесть входные молитвы перед литургией. Выходит всегда радостный, сияющий, как красное солнышко. "Здравствуйте, дорогие братья и сёстры о Христе, с праздничком вас поздравляю" — приветствует он их. И сразу какой то духовный ток, на подобие электрического, пронизывает толпу от этого вседушевного приветствия, вся она колыхается и из неё несутся в ответ радостные восклицания, выражающие и восторг перед ним и радость от общения с ним: "Радость ты наша, дорогой ты наш" и т.п. Но выразительнее всех других звучало обращенное к нему из толпы восклицание: "Родной ты наш". Оно чаще других и слышалось, всегда с невыразимо искренним оттенком голоса". (Речь произнесённая в сороковой день).
Только одно явление русской жизни, позднейшее, может в известной мере быть сопоставлено с "популярностью" о. Иоанна. То — Патриарх Тихон, в котором церковный народ русский сосредоточил свои последние упования, свою прощальную любовь, свою былую тягу к Церкви. Это сопоставление лучше, чем что — либо, способно определить всю громадность образа "батюшки" Иоанна. Но, только поняв, что о. Иоанн есть всецело и только "батюшка", поймём мы тайну и чудотворения и чудодейственного воздействия на людей о. Иоанна.
"Зри Бога твёрдо сердечными очами и во время Его созерцания проси чего хочешь во имя Иисуса Христа — и будет тебе. Бог будет для тебя всем в одно мгновение, ибо Он простое Существо, выше всякого времени и пространства, и в минуты своей веры, своего сердечного единения с Ним, совершит для тебя всё, что тебе нужно к спасению тебя и ближнего, и ты будешь на это время сам причастен божеству по преискреннему общению с Ним: "Я сказал: вы — боги" (Пс. 81:6). Как между Богом и тобой на этот раз не будет промежутка, то и между твоим словом и между самим исполнением тоже не будет промежутка; скажешь — и тотчас совершится, так и Бог: "Ибо Он сказал, — и сделалось; Он повелел, — и явилось" (Пс. 32:9 и 148:6). Это — как относительно Таинств, так и вообще духовной молитвы. Впрочем, в Таинствах всё совершается ради благодати священства, которой облечен священник, ради Самого верховного Первосвященника — Христа, Коего образ носит на себе священник, — поэтому, хотя он и недостойно носит на себе сан, хотя и есть в нём слабости, хотя он и мнителен, маловерен или недоверчив, тем не менее Тайна Божия совершается вскоре, в мгновение ока. "Я ничто, но по благодати священства, через преподание божественного Тела и Крови, делаюсь вторичным или третичным виновником исцеления болезней, через меня благодать Духа возрождает к пакибытию младенцев и возрастных, совершает в таинстве Евхаристии Тело и Кровь Иисуса Христа, соединяет верных с Божеством, через меня прощает или не прощает грехи человеческие, закрывает и открывает небо, подаёт душеспасительные советы, правила и пр. ... О, как досточтим сан священника! Братия, видите ли сколько благодеяний изливает на нас Творец и Спаситель через священников!" "Иерей Божий! Верь от всего своего сердца, верь всегда в благодать, данную тебе от Бога молиться за людей Божиих: да не будет напрасно в тебе этот великий дар Божий, которым ты можешь спасти многие души… Искупай всякий молитвенный случай… и стяжаешь великую себе благодать Божию". "Я немощь, нищета. Бог — Сила моя. Это убеждение есть высокая мудрость моя, делающая меня блаженным". "Сколько раз я ни молился с верою, Бог всегда слушал меня, и исполнял молитвы мои". "Как велик сан священства, как он близок Богу. Священник — это друг Божий, министр Царя Небесного. Я теперь обращаюсь к Нему, как к Отцу и Он исполняет все для меня. Не скоро достиг я этого, а постепенно. Вот, например, воды в Пинеге, где мне надо было ехать, не было, не мог попасть в Суру, я сказал: "Господи, Ты всё можешь, сделать для Тебя всё возможно. Ты Самого Себя дал нам, и мы совершаем Святые Тайны, осязаем Твоё Тело и Кровь Твою, да и другим преподаём. Что может быть больше этого, а остальное всё уж для Тебя возможно сделать нам. Наполни реки водой, чтобы мне благополучно добраться до Суры и вернуться назад : пошли дождичек". И Господь услышал меня и я получаю известие, что можно ехать, воды много прибыло. Вот как благопослушлив Он для всех обращающихся к Нему с верой".
Кто мог бы так "просто" говорить о таких "страшных" вещах — если не русский батюшка! Из этого его сознания вытекал и аскетизм, никак не надуманный, а естественно рождающийся. "До плотских ли наслаждений священнику, когда ему надобно неотменно наслаждаться единым Господом, да даст Он ему прошения сердца его? До плотских ли наслаждений, когда у него так много духовных чад, представляющих ему свои многочисленные духовные и телесные немощи, в которых нужно им душевно сочувствовать, подавать искренние советы, когда ему каждый день предстоит подвиг от всего сердца и со слезами молиться об них перед Владыкой, да не набежит на них и не расхитит их мысленный волк, да даст им Господь преуспевание веры и разума духовного! До наслаждений ли плотских священнику, когда ему часто надо совершать службы в храме и предстоять престолу Господню, когда ему так часто надо совершать божественную пречудную литургию и быть совершителем и причастником небесных, бессмертных и животворящих Тайн, когда ему вообще так часто приходится совершать другие Таинства и молитвословия! Сердце, любящее плотские удовольствия, не верно Богу. "Не можете Богу работать и мамоне" ("Не можете служить двум господам", Матф. 6:24). "Если Христос в тебе через частое причащение св. Тайн, то будь весь как Христос: кроток, смирен, долготерпелив, любвеобилен, беспристрастен к земному, о небесном помышляет, послушлив, разумен, имеющий в себе непременно Дух Его, не будь горд, нетерпелив, пристрастен к земному, скуп и сребролюбив". "Какие должны быть чистые духовные уста у священника, столь часто произносящие всесвятое Имя Отца и Сына и Святого Духа! Ещё более — как духовно чисто должно быть его сердце, чтобы вмещать и ощущать в себе сладость этого пречестного, великолепного и достопоклоняемого имени. О, как должен священник удаляться от плотских наслаждений, да не сделается плотью, в которой не пребывает Дух Божий".
Отсюда и сознание своей силы — подлинно в немощи совершающейся. "Сколько раз смерть вступала в моё сердце, сообщая начатки свои и телу (числа нет), и от всех смертных случаев Господь избавил меня, помиловал меня Своей милостью, несказанной, оживотворил меня. О, какою благодарностью ко Господу должно быть исполнено сердце моё. "Если бы не Господь был мне помощник, вскоре вселилась бы душа моя в страну молчания" (Пс. 93:17). "Господи! Исповедую перед Тобою, что не на даче, не в лесу жизнь и здравие и крепость духовных и телесных сил, а у тебя в храме, наипаче в литургии и в животворящих Твоих Тайнах. О, живот дающие Св. Тайны! О, любовь неизглаголанная, божественные Тайны! О, Промышление чудное и непрестанное Господа Бога о спасении и обожении нашем. О, предображение вечной жизни божественной Тайны".
"Чтобы с верою несомненной причащаться Животворящих Тайн и победить все козни врага, все клеветы, представь, что принимаемое тобой из Чаши есть "Сый", то есть един Сущий. Когда будешь иметь такое расположение мыслей и сердца, то после принятия Св. Тайн вдруг успокоишься, возвеселишься и оживотворишься, познаешь сердцем, что в тебе истинно и существенно пребывает Господь и ты в Господе. Опыт". Тут от немощи к всемогуществу — один шаг! "Господи! Как я Тебя восхвалю, как я Тебя прославлю за силы Твои, за чудеса исцелений от Св. Тайн твоих, явленные на мне и на многих людях твоих, которые я недостойный преподал после таинства покаяния, эти Святые, Небесные, Животворящие Твои Тайны. Вот они исповедуют предо мной силу Твою, благодать Твою, во всеуслышание говорят, что Ты простёр на них чудодейственную руку твою и поднял их от одра болезни, с одра смертного, когда никто не чаял, что они будут живы. — и вот после причащения Тела и Крови Твоей, Жизнодавче, они вскоре ожили, исцелели, в тот же день и часть почувствовали на себе жизнодательную десницу Твою. А я, Господи. — очевидец дел твоих — не прославил Тебя до сих пор во всё услышание, в утверждение веры людей Твоих и не знаю, как и когда прославить Тебя, ибо всякий день занят я какими либо делами. Ты сам сотвори Себе имя, Господи, яко же и сотворил еси; Сам прослави имя Твоё, Тайны Твои".
Как известно, Бог прославил Себя в Своём пастыре без всякой его о том заботы. В подобном умонастроении всецелой погруженности в Бога, мог о. Иоанн спокойно говорить о себе, ничего не замалчивая. Тут с особенной силой обнажается чистота его сердца. "Прост" был о. Иоанн, и потому и мог отражаться в нём Господь — это, как любил говорить о. Иоанн, "простое" Существо. Метко говорил архиепископу Антонию епископ Михаил (Грибановский) об о. Иоанне: "Это человек, который говорит Богу и людям только то, что говорит ему его сердце: столько проявляет он в своём голосе чувства, столько оказывает людям участия и ласки, сколько ощущает их в своем сердце, и никогда в устах своих не прибавит сверх того, что имеет внутри своей души. Это есть высшая степень духовной правды, которая приближает человека к Богу". Полнота правдивости делает и объективно ценными и субъективно доходчивыми высказывания о. Иоанна в такой мере, что буквально нельзя найти подобия тому. И это так не только в отношении дневника, пусть опубликованного, но не для гласности написанного, но в отношении высказываний нарочно обращенных к гласности. Поэтому, чтобы во всей цельности представить себе образ о. Иоанна, как пастыря, лучше всего знакомиться с такими его высказываниями. Русский "батюшка" превратившийся в молитвенника и чудотворца всей земли Русской, встаёт тут перед нами, как живой, во всей этой своей благодатной "обыкновенности".
Вот его автобиография, единственная, напечатанная в журнале "Север" 1888 г.
"Я — сын причетника села Сурского, Пинежского уезда, Архангельской губернии. С самого раннего детства, как только я помню себя, лет четырёх или пяти. А может быть и менее, родители приучили меня к молитве и своим религиозным настроением сделали из меня религиозно-настроенного мальчика. Дома, на шестом году, отец купил для меня букварь, и мать стала преподавать мне азбуку; но грамота давалась мне туго, что было причиной немалой моей скорби. Никак не удавалось мне понять связь между нашей речью и письмом; в моё время грамота преподавалась не так как сейчас: нас всех учили: "азъ", "буки", "веди" и т.д., как будто "а" — само по себе, а "азъ" — само по себе. Долго не давалась мне эта мудрость, но будучи приучен отцом и матерью к молитве, скорбя о неуспехах своего учения, я горячо молился Богу, чтобы Он дал мне разум — и я помню, как вдруг спала точно пелена с моего ума, и я стал хорошо понимать учение. На десятом году меня повезли в Архангельское приходское училище. Отец мой получал, конечно, самое маленькое жалование, так что жить, должно быть, приходилось страшно трудно. Я уже понимал тягостное положение своих родителей, и поэтому моя непонятливость к учению была действительно несчастьем. О значении учения для моего будущего я думал мало и печалился, особенно о том, что отец напрасно тратил на моё содержание свои последние средства. Оставшись в Архангельске совершенно один, я лишился своих руководителей и должен был до всего доходить сам. Среди сверстников по классу я не находил, да и не искал себе поддержки или помощи; они все были способнее меня, и я был последним учеником. На меня напала тоска. Вот тут и обратился я за помощью к Вседержителю, и во мне произошла перемена. В короткое время я продвинулся вперёд настолько, что уже перестал быть последним учеником. Чем дальше, тем лучше и лучше я преуспевал в науках, и к концу курса одним их первых был переведён в семинарию, в которой окончил курс первым учеником в 1851 году и был послан в Петербургскую Академию за казённый счет. Ещё будучи в семинарии, я лишился нежно любимого отца, и старушка мать осталась без всяких средств к существованию. Я хотел прямо из семинарии занять место дьякона или псаломщика, чтобы иметь возможность содержать её, но она горячо воспротивилась этому, и я отправился в Академию. В академическом правлении тогда занимали места письмоводителей студенты за самую ничтожную плату (около десяти рублей в месяц), и я с радостью согласился на предложение секретаря академического правления занять это место, чтобы отсылать эти средства матери. Окончив курс кандидатов богословия в 1855 г. я поехал священником в Кронштадт, женившись на дочери протоиерея К.Н. Несвитского, Елизавете, находящейся в живых и до сих пор; детей у меня нет и не было. С первых же дней своего высокого служения церкви, я поставил себе за правило: сколь возможно искреннее относиться к своему делу, пастырству и священнослужению, строго следить за своей внутренней жизнью. С этой целью прежде всего принялся я за чтение священного писания ветхого и нового завета, извлекая из него все назидательное для себя, как для человека вообще и священника в особенности. Потом я стал вести дневник, в котором записывал свою борьбу с помыслами и страстями, свои покаянные чувства, свои тайные молитвы к Богу и свои благодарные чувства за избавление от искушений, скорбей и напастей. В каждый воскресный и в праздничный день я произносил в церкви слова и беседы, или собственного сочинения, или проповеди митр. Григория. Некоторые из моих бесед изданы и весьма много осталось в рукописи. Изданы беседы "О Пресвятой Троице", "О сотворении мира" и "О блаженствах Евангельских". Кроме проповедничества я возымел попечение о бедных как и я, сам бывший бедняком, — и лет около двадцати назад в 1874 г. провёл мысль об устройстве в Кронштадте "Дома Трудолюбия для бедных", который и помог Господь устроить лет пятнадцать тому назад. — Вот и всё".
Познакомимся ещё с одним документом: первой проповедью о. Иоанна. Она имеет эпиграфом слова Спасителя "Паси овец Моих", и сказана была за первой литургией в Андреевском Соборе.
"Эти слова верховного Пастыреначальника Христа известны всем нам, братия мои, потому, что вы нередко слышали их при чтении Евангелия на всенощной воскресной, знаете и то, кому они были сказаны; я повторю, что они были сказаны апостолу Петру, и сказаны троекратно, в знак троекратного восстановления этого Апостола, отрекшегося от Господа своего. Эти же слова вещает Господь и нам, недостойным пастырям словесного стада Его, когда призывает нас, через посредство архипастыря к служению пастырскому. Дошло и до моего сердечного слуха слово Господа: "Паси овцы моя", повелевающее мне пасти вас, словесных овец Его. Сознаю высоту сана и соединенных с ним обязанностей, чувствую свою немощь и недостоинство к прохождению высочайшего на земле служения священнического, но уповаю на благодать и милость Божию, "немощь исцеляющая и оскудевшее восполняющая". Знаю, что может меня сделать более или менее достойным этого сана и способным проходить это звание. Это любовь ко Христу и к вам, возлюбленные братия мои. Потому-то и Господь, восстановляя отрекшегося ученика в звании Апостола, троекратно спросил его: "Любишь ли Меня?" и после каждого ответа его: "Люблю Тебя", повторял ему: "Паси овец Моих, паси ягнят Моих".